Расти, каравай, ровней!Расти, каравай, пышней!Чтоб крутой – как гора!Чтоб богатый – как земля! —
пели женщины вокруг.
Всего несколько слов тянулись, переливались на все лады, в бодром и торжественном токе, десятки голосов сплетались в искристую реку, и она сама несла на себе простое, но такое важное обрядовое действо.
Растревоженное пением сердце щемило – глядя на Уту возле квашни, Эльга тайком смахнула слезы. Сестра стояла такая спокойная и важная, сама как «квашня», внутри которой зреет живой «каравай». «Новое брюхо» Ута понесла уже после того, как вернулась к мужу после насильственной разлуки. Этим летом она едва не погибла безо всякой своей вины, из-за чуждых ей дел державных. Но никто не слышал от нее ни слова жалобы. Ута могла лишиться жизни, потерять четверых детей; у нее на глазах погиб Ингвар и его гриди, она была и на погребении его, и на поминальной страве, хотя при избиении древлян не присутствовала. Но стойкость этой женщины не уступала ее верности: сейчас ее худощавое лицо, осунувшееся из-за беременности, дышало покоем и довольством. Она умела принимать все, что нельзя изменить, даже самое худое, при том сохраняя чистосердечную, сильную веру в лучшее будущее.
Опару покрыли полотном, укутали новой медвежиной с гладкой густой шерстью, поставили к печи – подходить. Коротали время весело: пели свадебные песни, по очереди девушки и жены выбирались в середину меж очагов плясать. Рассказывали о прежних свадьбах в семье, вспоминали разные смешные случаи.
В поварне становилось все теснее, все гуще набивалось народу. Под громкий гул приветствий появился жених, и Предслава покраснела от радости. Глядя на Алдана, она сама не верила такому счастью: что можно заполучить в мужья именно того, кто кажется желаннее всех на свете, рядом с кем она впервые испытала теплое волнение тела и оживление души, которое не тревожит, а скорее умиротворяет. С самого детства вся жизнь ее прошла среди смут; мнилось, вот сейчас, когда свадебный рушник свяжет ее с этим человеком, она вернется домой, где ей уже никогда не будут грозить никакие беды.
Подходили и мужчины: все многочисленные свойственники княжьей семьи, бояре – приятели Мистины, оружники и гриди – приятели Алдана. На каравайном обряде и должно быть людей побольше – чем шумнее и веселее делается дело, тем больше счастья молодым.
Стол засыпали соломой и поверх нее покрыли скатертью; поставили большую деревянную чашу с вырезанным на дне крестом – знаком защиты и солнечного света. Чаша вся вытертая, выглаженная, очень старая, треснула и была залатана тонким серебряным листом, прибитым золотыми гвоздиками. Не только Мальфрид и ее свекровь, Венцеслава Олеговна, замешивали в ней тесто для обрядовых хлебов, но и давно покойные дочери Киева рода. И не Эльга, а Предслава через бабку Венцеславу получила их кровь – о том говорило само ее имя.
В чашу переложили тесто, добавили муки и стали месить все по очереди: каравайницы во главе с Утой, сама Предслава.
Две дружки, Славунины подружки,Каравай валяли… —
пели женщины вокруг, наблюдая за работой.
Слаженный поток голосов звенел под кровлей просторной поварни, и уже казалось, именно здесь тот золотой покой Мокоши, где она и ее помощницы-судьбопряхи творят судьбу для новой семьи. Каждая мать в своем роду – внучка и наследница богини-матери, а обрядовые песни пробуждают в душах небесный дух и божественную силу – на те краткие мгновения, что определяют долгий предстоящий путь. Всякая дева или жена так или иначе переживет эти мгновения, принимая в себя богиню и ненадолго становясь ею. И эти отблески светлой радости, торжества, упоения своей жизнетворной силой долго еще будут согревать душу и давать силы для земных испытаний.
Валю, валю сыр каравай,С правой руки на левую,С левой руки на правую…
Одна за другой каравайницы подходили к чаше, и под их руками первоначально рыхлое, жидковатое тесто делалось все более мягким и гладким, как щечка ребенка. Выпечка хлеба – всегда священнодействие, но эти женщины, княгини и воеводские жены, брались за это дело в особых, священных случаях. Они держались важно, двигали руками в лад пению, но то и дело переглядывались и улыбались.
С золотого перстенечкаПо дубовому лоточку…
– У-у-у! – выкрикивала Соловьица в припев, и ее пронзительный голос был как копье, что пронзает пространство и со звоном ударяется о престолы богов.
Теста было много – всем хватило работы. После Уты к чаше подошла сама Эльга, подвернув белые рукава платья. Для подношений богам она несколько раз в год готовила караваи своими руками и умела месить тесто не хуже любой хозяйки в городе. Это ведь как опара, думала Эльга, глядя на свои руки, почти такие же нежные, как тесто в старинной чаше. Жены собираются и вместе с тестом месят и лепят судьбу будущей семьи, вкладывая в нее часть своего добра – красоты, здоровья, удачи, плодовитости, домовитости. Когда это делают все вместе, у каждой не убывает, а только прибавляется. Поэтому все женщины так любят свадьбы – дух этого действа питает их женскую силу, как топливо питает огонь.
Каравай на лавку взлез,Каравай по лавке пошел,Он пошел, притоптывая, приговаривая:Нету меня, каравая, круглее,Нету меня, белого, румяней!
Девки и жены плясали вокруг стола, раскинув руки и притоптывая, то подскакивая, то приседая, – изображая, как растет и пляшет сам каравай. Особенно Соловьица, женщина крупная, полная, с румяным круглым лицом, очень походила на веселый каравай.
